В сентябре, меньше чем через месяц после того как мы появились в Нью-Йорке, нам крупно повезло: нужен был оркестр в «Конии’с Инн». (Это было до того, как «Конни’с Инн» перебрался в театральный район Бродвея.) Конни поставил музыкальное ревю «Хот чоколэйтс», в котором были заняты только цветные артисты; это был хит игравшийся в большом здании Гудзон-театра на Бродвее. Конни сбил свой спектакль из сливок негритянского театрального мира, и ему нужно было заменить оркестр Лероя Смита, который он выставил из своего клуба. Мы и стали играть вместо него. Приехать в такой город, как Нью-Йорк и, не пробыв здесь и месяца, получить работу в одном из лучших кабаре Нью-Йорка! Что и говорить, нам повезло. Вскоре для меня нашлась еще работа. Конни попросил меня выступить в дуэте с Лероем Смитом, а в антракте играть танцы.
В «Хот чоколэйтс» я услышал песню «Эйнт мисбихейвин», в высоком регистре. Она сразу же вдохновила меня, и я долго работал над ней. Подобно «Хибби — Джибис», «Чайна таун» или «Трежер Айленд», это одна из тех песен, которые сразу вдохновляют на свинг. Эта замечательная песня и сделала мое имя известным широкой публике. Я был счастлив, у меня был хороший менеджер, а без путного менеджера, мне кажется, с театральным бизнесом не справишься.
«Хот чоколэйтс» долго шла на Бродвее, где каждый сезон появляется свыше двухсот пьес и шоу, и только крохотная горстка их удерживается на сцене больше трех месяцев. В обычный год здесь играют около пятидесяти постоянно действующих театров. Они растянулись на Бродвее чуть не на целую милю, и все мечтают поставить «хит». Каждую неделю более двухсот тысяч человек посещают в Нью-Йорке театры с конца сентября до начала марта. Во всем мире не сыскать ничего подобного. Жители Нью-Йорка по-настоящему любят и понимают театр. Они или сразу же принимают спектакль, или он проваливается. В течение одной недели всем становится ясно, «хит» или «флопс» данный спектакль. Продюсеры знают это и предпочитают сразу снимать спектакль, а не рисковать, давая ему возможность идти и дальше, потому что, прежде чем они получат прибыль, они тратят десятки, а то и сотни тысяч долларов, чтобы его поставить. Нет большего риска, чем театральный бизнес для всех, кто в нем участвует, от продюсера до актера.
«Хот чоколэйтс» с плеядой звезд и замечательной песней шел всю зиму и весну 1930 года. Когда он был снят, оркестр Лероя Смита снова взяли в «Конни’с Инн» на летний сезон, и оркестр Кэрола Дикерсона, оказавшись без места, распался. Некоторые ребята уехали назад в Чикаго. «Когда теряется ангажемент, вы теряете свой оркестр»,— говорит старая пословица. Ребятам надо чем-то жить, и они не могут ждать, они ищут работу в других оркестрах, выбирая лучшее из того, что им попадется. Больше им ничего не остается делать.
В это время я впервые столкнулся с Луи Расселом, одним из наших величайших джазовых пианистов. Он тонкий и чуткий музыкант и ненавидит коммерческий джаз не меньше, чем Яша Хейфец или Тосканини. Он подобрал оркестр из двенадцати музыкантов и собирался отправиться с ним в длинное летнее турне, главным образом по Южным штатам. Услышав, что я свободен, он предложил мне стать у него ведущим трубачом и назвать оркестр моим именем.
Это турне, длившееся шесть месяцев, было началом нашей дружбы и сотрудничества, которые продолжаются до сих пор. Совсем недавно, в прошлую зиму, я выступал с ним в «Конни’с Инн». Этим летом я намерен поехать с ним в турне. По моему мнению, это одно из прекраснейших объединений цветных музыкантов в одном оркестре, какое только можно найти сегодня во всем мире, и этим мы во многом обязаны замечательному руководству Луи Рассела и его участию в оркестре. Когда, стоя спиной к музыкантам, я свингую на трубе, я всегда знаю, что как бы ни развивал тему, ребята всегда будут следовать за мной, хотя видят только мою спину, и не знают, как я буду варьировать мелодию.
в «Дримленде» и у Флетчера Хендерсона. Я был неплохим трубачом, но еще не знал, что такое Нью-Йорк. Для этого города я был всего лишь цветным мальчишкой, и никто, тем более на Бродвее, даже и не слыхал обо мне. Но меня спас Гарлем. Там обо мне уже немного знали. Я слышал о Гарлеме еще в детстве, и это место всегда казалось мне чудом. Я знал, что он помещается где-то в Нью-Йорке и что это «самый большой негритянский город в мире». Присоединившись к оркестру «Роузленд», я поселился в Гарлеме, который расположен севернее центрального парка на Манхэттене, и только тогда начал понемногу понимать, что это такое на самом деле. Туда стекались неудачники со всей страны, но зато там были тысячи и тысячи хороших, трудолюбивых людей, в том числе самые блистательные музыканты, актеры, поэты и художники нашей расы. Они приезжали отовсюду в Гарлем — настоящую столицу искусства, где, насколько я знаю, можно было увидеть больше цветных талантов, чем в любой другой части света. Здесь был Чарльз Гилпин, величайший актер из всех, кто играл когда-либо в пьесе Юджина О’Нила «Император Джонс», и Флоренс Миллс, сегодня их уже нет с нами; Поль Робсон и Этель Уотерс, Билл Робинсон и Дюк Эллингтон, Кэб Кэло-вей и Чик Уэбб. Был здесь также наш великий поэт Джеймс Уэлдон Джонсон, а также прекрасные люди, которые позже вошли в труппу «Зеленые пастбища» и исполняли эту замечательную пьесу по всем Соединенным Штатам в течение целых пяти лет. Были и многие другие, которых я также должен был бы назвать...
Как я уже сказал, в Гарлеме обо мне уже кое-что слыхали, так как многие из моих коллег — нью-орлеанских музыкантов — прибились к этим берегам, а уж они-то знали чикагский оркестр Кинга Оливера и слышали меня. Так что в один прекрасный вечер, когда я особенно остро чувствовал, как огромен Нью-Йорк и как ничтожен я сам, меня пригласили выступить в «Савойе» — самом большом и замечательном танцевальном зале Гарлема. Гордости моей не было границ. Когда я вышел к рампе и поднял трубу, я словно ощутил чью-то мощную поддержку. Я уже не чувствовал себя одиноким, особенно когда начал сознавать, что действительно кое-что значу. Я был в ударе и играл так хорошо, как только мог. Всем понравилось, и меня пригласили играть и на следующий вечер. Это был потрясающий сюрприз для «маленького Луи», но на Бродвее он не произвел никакого впечатления. Этого мне пришлось дожидаться еще пять лет, пока я не приехал в Нью-Йорк во второй раз.
Оркестр Флетчера играл в «Роузленде» всю зиму. В апреле 1925 года мы предприняли долгую поездку с оркестром через всю Новую Англию и дальше по шахтерским городам Пенсильвании. Мы были самым большим из цветных оркестров, гастролирующих по Северным штатам, и нас охотно принимали всюду, где бы мы ни останавливались. Теперь я уже был первой трубой. Как-то раз нам пришлось играть в Лауренсе (Массачузетс) на большом балу, который устраивал местный клуб Лосей- Незадолго до этого там проводился конкурс красоты, и победительница присутствовала на вечере. Имя этой девушки Тельма Тодд, позже она трагически погибла в Голливуде. Прочтя впоследствии о ее смерти, я вспомнил, как счастлива она была в ту ночь в Лауренсе, когда ей казалось, что весь мир лежит у ее ног и стоит только нагнуться, чтобы его поднять. Да, жизнь актера в Голливуде совсем не так легка, как думают. В это лето у нас была масса однодневных остановок, мы нередко играли в одном зале с самыми лучшими белыми оркестрами, которые, подобно нам, отправились на гастроли, когда кончился зимний сезон в Нью-Йорке. Для меня это был замечательный опыт (ничто не сравнится с опытом гастрольных выступлений, — скажут вам старые артисты). Но лето еще не кончилось, когда я стал скучать по Чикаго и мне снова захотелось увидеть Лил. Поэтому как только наше путешествие подошло к концу, я сказал Флетчеру, что хочу вернуться в Чикаго. Он был чрезвычайно добр ко мне, в тот год я многому научился. Лил считалась теперь лидером оркестра в «Дримленде», и она рассчитывала на меня, как на трубача-виртуоза. Ансамбль состоял из восьми человек. Я рад был вернуться снова на Саут Сайд. Мы с Лил прилично зарабатывали и могли позволить себе многое из того, что раньше было нам недоступно. Мы купили домик и маленький автомобиль, а затем приобрели один из дачных участков у озера Айдлуайлд, неподалеку от Чикаго. Мне нравилось отдыхать там вместе с Лил. Я любил плавать, а с тех пор, как я играл на пароходах Миссисипи, почти полностью был лишен этой возможности. Озеро было здесь около мили в ширину, и я легко переплывал его. Лил со мной не плавала. Однажды, шутки ради, я окунул ее в воду, когда мы отдыхали на озере Мичиган, и, должно быть, сильно испугал, хотя вовсе не желал того. Во всяком случае, она после этого боялась воды. Даже когда собиралась компания и все катались вечером на лодках и распевали песни, она не хотела к нам присоединиться. Я полагаю, что некоторые люди боятся воды просто инстинктивно. Еще мне нравилось кататься верхом на лошади. Я нанимал пони на час или на два и гарцевал без седла в одних плавках вокруг деревни. Если к концу недели я мог отделаться от работы, мы отправлялись на Айдлуайлд, и здесь я много занимался физическими упражнениями, хотя игра на трубе — тоже физическое упражнение. В начале 1926 года профессор Эрскин Тэйт стал уговаривать меня присоединиться к его маленькому симфоническому оркестру в театре «Вандом». Недолго думая я согласился и остался с ним на год. Это принесло мне довольно большую известность среди публики, кроме того, именно здесь я познакомился с великим джазовым пианистом Эрлом Хайнзом. Он заставлял свинговать всю клавиатуру. Мы сразу понравились друг другу и впоследствии подружились. Несколько месяцев спустя, после того как я пришел в «Вандом», судьба опять улыбнулась мне. Нам с Эрлом подбросили еще работенку: после окончания театральной программы играть в кабаре «Сансет», тогда едва ли не самом большом и популярном ка Саут Сайд. Руководителем оркестра был там Кэрол Дикерсон, с которым потом я часто встречался.
Здесь в «Сансет» в первый раз мое имя появилось в окружении рекламных огней. Я никогда не забуду потрясения, испытанного мною в тот момент, когда впервые увидел большие сверкающие буквы: «Луи Армстронг. Величайший трубач мира». Далеко же я пошел с тех пор, как немногим более десяти лет назад покинул стены сиротского приюта.
Хозяином «Сансет» в то время был Джо Глазер, ныне мой импрессарио. Он первый предоставил мне возможность по-настоящему показать свои силы.
Несколько месяцев спустя оркестр Кэрола Дикерсона покинул «Сансет», и я занял его место, организовав свой собственный ансамбль в составе двенадцати человек с двумя фортепиано, первый свой настоящий оркестр. Засучив рукава, я всерьез взялся за работу: каждый вечер с семи часов играл в «Вандоме», потом шел в «Сансет» и играл там до трехчетырех утра, а сверх того еще репетировал, делал аранжировки и прочее в таком роде. Кроме того, я собрал небольшую группу музыкантов, которая называлась «Горячая пятерка Луи Армстронга», и начал с ними делать записи на пластинки. Не понимаю, как я все это успевал. Дома я почти не бывал, кроме нескольких часов, необходимых для сна. Вечно я куда-то спешил. Наверно, потому мы и разошлись с Лил. В 1932 году мы окончательно расторгли наш брак.
Среди моих ранних записей были: «Гат бакет блюз», «Баттер энд эгг мен», «Хибби — Джи-бис». Последняя пластинка разошлась в количестве сорока тысяч штук всего за несколько недель. То было время, когда люди сходили с ума по чарльстону.
В этом же году я потерял мать, Мэйэнн. Услыхав что она больна, я тотчас послал Лил в Нью-Орлеан привезти ее в Чикаго. Мэйэнн пролежала в больнице три месяца, но ничего ей не помогло. Больно было смотреть, как она угасает. Она так много сделала для меня и так меня любила! А я только-только добился положения, когда мог дать ей все, в чем она нуждалась, и мечтал видеть ее старость, окруженную достатком. Мама Люси тяжело переживала ее кончину.
Когда мы закончили наш ангажемент в «Сансет» в начале 1928 года, я ушел в «Метрополитен» вместе с оркестром Кларенса Джонса. Джонс замечательный музыкант. Сейчас он играет с квартетом Саузерн Эйрс на радио. Я лидировал в Метрополитен три месяца, пока Кэрол Дикерсон, игравший со своим оркестром в танцевальном зале «Савой», расположенном через улицу, не предложил мне перейти к нему, соблазняя большой платой. Теперь мое имя все время было в огнях реклам. Друзья любили меня слушать и танцевать под мою музыку. Я становился «большим человеком» на Саут Сайд.
К сожалению на этом материал кончается. Последние главы книги были опубликованы в номерах журнала "Театр", которых не удалось найти.