Из всех легенд о джазе одной из самых распространенных, появлению которой в немалой степени спо­собствовал сам Армстронг, является легенда о том, что он якобы родился 4 июля 1900 года на улице Джеймс-Элли, и что при рождении ему дали имя Дэниел Луи. Почти с полной уверенностью можно утверждать, что на са­мом деле все было совсем не так. Армстронг родился вовсе не на Джеймс-Элли и, не 4 июля и не в 1900 году. Думаю, что и имя у него вначале было другое.

Собрать воедино все факты о детских годах Армст­ронга - задача трудная. Практически мы знаем только то, что он поведал о себе сам. Но в его рассказах много противоречий. Зачастую они не соответствуют данным из других источников. К тому времени, когда стали проявлять интерес к жизни Армстронга, он был уже звез­дой, а биографии звезд пишутся не для того, чтобы об­наружилась истина. Армстронг отличался гораздо большей откровенностью, чем многие другие знаменитости, но глубоко укоренившаяся в нем привычка никого не обижать заставляла Луи о многом умалчивать. Напри­мер, он избегал такой темы, как расовая дискримина­ция, или говорил о ней очень сдержанно, в самых об­щих выражениях.

Во времена рабства негры не видели смысла и том. чтобы в какой-то форме фиксировать события своей жизни. Правда, поскольку они были дорогостоящей собственностью, их владельцы часто сами регистриро­вали рождение и смерть своих рабов. В начавшийся после Гражданской войны период реконструкции негри­тянское население стремилось преодолеть свою негра­мотность, и многие находили особое удовлетворение в том, чтобы получить документы, официально подтвер­ждающие их гражданское состояние. Но в те годы, на которые пришлось детство Армстронга, негры вновь оказались лишенными возможности получить хотя бы на­чальное образование. Его мать едва умела читать и пи­сать, а отец вообще не знал грамоты. К тому же негры, избегая иметь какие-либо дела с белыми чиновниками, не доверяли им регистрацию рождения своих детей.

Тем не менее, мы в основном знаем, как протекала юность Армстронга. Некоторые авторы утверждают, что его родители родились рабами. Это, безусловно, невер­но, поскольку они появились на свет, когда рабство давно уже было отменено. Другое дело - бабушка Арм­стронга по отцу, воспитывавшая его в детстве. Вот она действительно была рабыней. В 1949 году Джозефина Армстронг была еще жива, и говорили, что ей испол­нился девяносто один год. Это значит, что она родилась в 1858 году. Возможная ошибка в дате рождения не мо­жет превышать пяти лет.

Мы ничего не знаем о ее муже, если, конечно, она его имела. Ее сын, Уилли Армстронг, ставший затем от­цом Луи, родился, видимо, в семидесятых годах про­шлого века. Однако это предположение обоснованно толь­ко в том случае, если верны остальные исходные дан­ные о нем. Трудно сказать что-нибудь определенное об этом человеке. Известно, что Уилли бросил свою жену сразу же после рождения ребенка, а может быть, даже и раньше. В течение многих лет он не прилагал никаких усилий, чтобы поддерживать контакт с сыном, и факти­чески ничего для него не сделал. Неудивительно, что Армстронг всегда чувствовал ожесточение против сво­его отца, почти никогда о нем не говорил, а если и вы­сказывался, то довольно едко. В книге «Сэчмо», вспо­миная о своей молодости, он написал: «У отца не оста­валось времени учить меня чему-либо. Он был слишком занят потаскухами»1. Свою обиду на отца Армстронг со­хранил на всю жизнь. В возрасте шестидесяти семи лет, став прославленным музыкантом, он как-то признался репортеру Лэрри Кингу: «Когда умер отец, я был на га­стролях в Европе. Я не поехал на его похороны и даже не отправил телеграмму. А почему, собственно говоря, я должен был это делать? У него никогда не оставалось времени для меня и Мэйенн [его матери, - Авт.2.

Однако Уилли Армстронг имел вторую семью, в ко­торой он, судя по всему, был любящим отцом и надеж­ным мужем. В те годы найти хорошую работу в Новом Орлеане было крайне трудно. Почти тридцать лет Уилли проработал на одном и том же месте - на скипидар­ном заводе. От рабочего котельной - тяжелейшая ра­бота в условиях субтропиков - он вырос до маленького начальника, стал надсмотрщиком, в обязанности кото­рого входили, кроме прочего, наем и увольнение рабо­чих-негров. По словам Луи, отец был «сообразительным человеком, высоким, стройным, с интересной внешностью. Когда он в качестве церемониймейстера парада маршировал во главе колонны, мы, мальчишки, млели от восторга»3. Если отвлечься от дурного отношения Уилли к сыну, ему, очевидно, нельзя отказать в опреде­ленных достоинствах. С позиций сегодняшнего дня его достижения в жизни могут показаться ничтожными, но в те времена они оценивались совсем по-другому и счи­тались весьма значительными.

Несколько больше нам известно о Мэри Энн, мате­ри Луи, которую близкие звали Мэйенн. Она родилась в начале 80-х годов прошлого века в маленьком городке Бутт, расположенном в пятнадцати милях западнее Но­вого Орлеана. В девичестве она, по-видимому, носила фамилию Майлз, поскольку у Луи был дядя по имени Исаак Майлз. Увлеченная волной негритянской мигра­ции, Мэйенн в детстве или в ранней юности перебра­лась в Новый Орлеан. Ей было пятнадцать лет, когда началась ее связь с Уилли Армстронгом, которая, воз­можно, позднее была официально закреплена браком. Через некоторое время родился Луи.

Мэйенн была человеком ненадежным. Ей ничего не стоило бросить детей на сердобольных соседей, а самой на несколько дней исчезнуть. К тому же она слишком уж полагалась на Луи как на помощника и кормильца. Несмотря на это, между ней и сыном существовали очень теплые, сердечные отношения, которые оставались та­кими до самой ее смерти, наступившей сравнительно рано, где-то около 1927 года. Мэйенн по-своему беспо­коилась о Луи и старалась сделать для него все, что было в ее силах. Переехав в Чикаго, Армстронг начал ра­ботать в танцзале «Линкольн-гарденс». Вскоре до Мэйенн дошли слухи о том, что ее сын болен и что ему во­обще плохо живется. Не долго думая, она села в поезд и поехала в Чикаго. Нечего и говорить, каково было изумление Армстронга, когда он увидел в зале малень­кую, коренастую фигуру матери. Раздвигая танцующих, она, как буксир, медленно, но решительно плыла по направлению к эстраде.

Мэйенн звала Армстронга не Луи, а Луисом. Ему очень нравилось это более полное имя, но почти никто его так не называл. Для большинства, в том числе и для его жен, он был просто Луи. Между матерью и сыном сложились отношения, которые скорее напоминали от­ношения между братом и сестрой. Временами они даже вместе выпивали. Всегда снисходительная, готовая во всем поддержать своего сыночка, Мэйенн позволяла Луи жить так, как тому хотелось. Что с того, что его бросил отец! Зато мать целиком на его стороне, ее благослове­ние всегда с ним. Любовь матери сыграла решающую роль в эмоциональном развитии Армстронга, в том. что он вырос психически нормальным человеком. Однаж­ды Луи признался, что плакал только раз в жизни - ко­гда закрывали гроб Мэйенн. Хотя и в этом можно усомниться, поскольку Луи был не склонен лить слезы ни по какому поводу. Но свою мать он действительно очень любил. Когда Армстронг переехал в Чикаго и начал за­рабатывать там большие деньги, он часто приглашал ее к себе и она подолгу у него гостила.

Это все, что мы достоверно знаем о семье Армстрон­га. В его биографии «Луи», написанной Максом Джоунсом и Джоном Чилтоном, упоминается прабабушка, ко­торая якобы родилась в 1802 или 1803 году, когда Луи­зиана была еще французской колонией. Факт возмож­ный, но маловероятный.

Неизвестна нам точно и дата рождения Армстронга. Во всяком случае, есть немало оснований полагать, что это случилось не 4 июля 1900 года. Мы привыкли к тому, что в современном индустриальном обществе все документально фиксируется. Однако в старые времена довольно многие американцы не знали не только день своего рождения, но даже и год. Женщины рожали до­ма с помощью акушерки и соседей. На руках у них были другие дети, а муж часто отсутствовал. Им приходилось думать сразу слишком о многом и не всегда оставалось время, чтобы сделать запись о рождении в семейной Библии. Что же касается родителей Армстронга, то они просто были неграмотны. Вероятно, ребенка вскоре от­дали на воспитание бабушке или другим родственни­кам, а когда он настолько подрос, чтобы интересовать­ся датой своего рождения, оказалось, что все уже забы­ли, в каком месяце и даже году он появился на свет.

Но в жизни каждого человека наступает момент, ко­гда ему просто необходимо иметь официальную дату рождения. Как свидетельствует Куртис Джерд, в XIX веке многие из тех, кто не знал, когда он родился, вы­бирали для удобства в качестве своего дня рождения 4 июля4. Именно так поступил, например, Фрэнк Ласти, товарищ Армстронга по колонии для малолетних цвет­ных» Возможно, что от него Луи и узнал об этой тради­ции,

Есть и другие основания сомневаться в правильно­сти даты рождения Армстронга. Затти Синглтон, кото­рый долгое время был его лучшим другом, беседуя с му­зыковедом Филом Шаапом. как-то раз заметил, что его с Луи всегда считали одногодками. Затти так и не смог объяснить, каким образом Армстронг вдруг оказался на два года его моложе. Новоорлеанский ударник Кристо­фер «Хэппи» Голдстон, который был старше Синглтона, утверждает, что он, Армстронг и еще двое музыкан­тов, будучи подростками, работали в одном оркестре. Голдстон, по его словам, родился в 1894 году, а все ос­тальные - четыре года спустя. Наконец, вторая жена Армстронга, Лил Хардин, в интервью, которое она дала исследователю раннего джаза Уильяму Расселлу, заяви­ла, что была немного моложе своего мужа. Дата ее рож­дения известна: февраль 1898 года. Даже если прини­мать во внимание тщеславное желание женщин казать­ся моложе, Армстронг не мог родиться намного позднее 1898 года.

Наконец, некоторые другие факты тоже говорят в пользу более ранней даты. В 1918 году Армстронг был зарегистрирован как призывник. Заполняя формуляр, чиновник вначале написал как дату рождения 4 июля 18 . Затем поверх восьмерки поставил девятку, и в кон­це концов число стало выглядеть как 1900. Возможно, чиновник просто описался, но скорее всего уменьшил свои годы сам Армстронг, желая избежать призыва в ар­мию и участия в Первой мировой войне.

Все это заставляет думать, что Армстронг родился в 1898 году, а 1900 год - вымышленная дата, как и 4 июля. Во всяком случае, в своей книге я буду исходить имен­но из этих предположений.

Подобные сомнения возникают и относительно места рождения Армстронга. В книге «Сэчмо» он пишет, что родился «на улице Джеймс-Элли, а не Джейн-Элли. как некоторые ее называют»5. Однако на сохранивших­ся до наших дней картинах с изображением этой улицы отчетливо видна табличка с надписью «Джейн-Элли». Все дело, видимо, в том, что в разговорный язык соци­альных групп, большинство членов которых неграмот­ны, проникает и закрепляется неправильное произно­шение отдельных слов. Например, кафе «Эбейди» му­зыканты - пионеры джаза постоянно называли между собой «Эберди». Вполне возможно, что люди, среди ко­торых рос Луи, называли улицу Джеймс-Элли. Запом­нив это название, он всю жизнь считал его правильным.

Непонятная история произошла и с одним из имен Армстронга. По его словам, он сам не знал, откуда появилось второе имя Дэниел, и всегда называл себя Луи Армстронг.

До пяти лет Армстронг жил в восемнадцати кварта­лах от черного Сторивилла, где, собственно говоря, и прошло его детство. Это был район жалких деревянных хижин, называвшихся на местном жаргоне «дробови­ки». Входной тамбур был расположен в них таким обра­зом, что, если в него выстрелить, заряд вылетал наружу, не задев никого в доме. На улицах в жару столбом стоя­ла пыль, которая в дождливую погоду превращалась в непролазную грязь. Задние дворы напоминали помой­ку. В перенаселенных домах жили главным образом не­гры. Санитария была самой примитивной: туалеты - во дворе, воду хранили в баках, стирали и мылись, как правило, под открытым небом в корытах. В районе име­лось несколько мастерских и фабрик. Среди них - ски­пидарная фабрика, на которой работал Уилли Армст­ронг.

Крайней жестокостью отличались местные нравы. По словам Армстронга, район, где он жил, называли «по­лем боя». Поножовщина и стрельба были обычным де­лом. Временами случались и убийства. Как и в черном Сторивилле, пьянство и употребление наркотиков счита­лись неотъемлемой частью жизни. Проституция, прав­да, отсутствовала. Одним словом, это было не самое подходящее место для детей, и тем не менее детей там хватало.

Вначале маленький Луи жил с бабушкой. В книге Армстронга «Свингуй эту музыку», одной из первых и не очень достоверных биографий звезды эстрады, и в другой его автобиографической книге «Сэчмо» даны различные версии того, как складывались отношения между его родителями, как они сходились и расходи­лись. Ясно, однако, что Уилли Армстронг ко времени рождения Луи уже жил с другой женщиной и содержал другую семью. Луи был еще совсем младенцем, когда исчезла и его мать, оставив мальчика на попечение ба­бушки Джозефины. Мэйенн переехала жить на Пердидо-стрит, расположенную в самом центре черного Сторивилла. Произошло это в тот год, когда вышел указ, запретивший негритянским проституткам заниматься своим ремеслом где-либо в другом месте. Напрашива­ется вывод, что Мэйенн сделала это именно для того, чтобы не бросать свою профессию. Видимо, она зани­малась ею и раньше. Возможно также, что Уилли Арм­стронг подозревал или даже знал наверняка, что Луи - не его сын. Тогда становится понятным его полное без­различие к ребенку. Конечно, все вышесказанное - всего лишь предположение, но, если его принять, мно­гое проясняется. Армстронг как-то признался, что его мать занималась проституцией, хотя сам он никогда не был свидетелем этого. Можно предположить, что для Мэйенн это был единственный способ прокормить себя и своего ребенка, и что для этого ей приходилось остав­лять его на попечение свекрови.

Факт остается фактом: первые годы своей жизни Армстронг рос преимущественно, а может быть, и це­ликом на руках у Джозефины. Дом, где обитала бабуш­ка, был одноэтажной хижиной с деревянным каркасом, обшитым некрашеными досками. Его площадь не пре­вышала двадцати шести на двадцать четыре фута, то есть равнялась площади современной гостиной. Воз­можно, внутри дом был поделен на две-три комнаты. Во дворе стояли традиционный бак для воды и уборная. Джозефина жила стиркой, забирая белье домой или стирая у заказчиков. Луи сохранил воспоминание о том, как бабушка брала его с собой к клиентам, дома которых казались ему дворцами.

По всей вероятности. Джозефина Армстронг была строже с Луи, чем Мэйенн. Когда ребенок озорничал, она отправляла его во двор срезать прут тунгового дере­ва для порки. Вместе с бабушкой Луи регулярно ходил в церковь. Когда он стал постарше, она отдала его в на­чальную школу. Одновременно мальчик посещал и вос­кресную церковную школу.

Луи было около двух лет, когда Мэйенн родила второго ребенка, девочку, которой дали имя Беатрис. Впро­чем, все звали ее Мама Люси. В своем автобиографиче­ской книге «Сэчмо» Армстронг вспоминает, что однаж­ды к бабушке пришла соседка матери и забрала его домой. Мэйенн заболела и хотела, чтобы Луи ухаживал за ней и помогал следить за малышкой. Армстронг ут­верждает, что ему тогда было всего пять лет. Как только он пришел, мать послала его за продуктами в магазин, расположенный в нескольких кварталах от дома на Рэмпарт-стрит. По дороге на Луи напала компания уличных мальчишек и забросала его грязью. Не расте­рявшись, он дал им сдачи и даже преследовал их, когда те бросились бежать. Домой Армстронг явился весь пе­ремазанный, но торжествующий.

Вся эта история выглядит слишком фантастиче­ской. Трудно представить, чтобы пятилетнему Луи до­верили уход за трехлетней сестренкой и прикованной к постели матерью. Сомнительно также, чтобы такого маленького ребенка отправили в опасное место, кото­рое он к тому же совершенно не знал. Странно и то, что на него якобы напала компания сверстников, то есть пятилетних. Да и бывают ли такие компании? Весь этот эпизод приобретает смысл только в том случае, если предположить, что Армстронг на самом деле был стар­ше. Но тогда становится ясно, что, вспоминая о детст­ве, он все время вынужден подгонять свой действитель­ный возраст к вымышленной дате рождения. Познако­мившись позднее с другой рассказанной им самим историей, мы опять увидим, что Армстронг спрессовы­вает время.

В 1905 году, когда Луи было семь лет или около того, он вместе с матерью переехал с улицы Джейн-Элли в черный Сторивилл. Тринадцать лет спустя, регист­рируясь на призывном пункте, он в графе «место жи­тельство» написал: 1233, Пердидо-стрит. Вероятно, он вырос в доме по этому адресу, так как позднее в своих воспоминаниях Армстронг нигде не упоминает о пере­ездах семьи. Этот квартал давно уже разрушен, но известно, что дом Луи находился около того места, где сейчас стоит здание Верховного суда Луизианы. По сло­вам Армстронга, «это место называлось Брик-роу. Внут­ри дома находилось множество сдаваемых внаем квар­тир, а в целом он чем-то напоминал мотель»6. Это было длинное, двухэтажное здание, построенное из цемент­ных блоков. В квартиры первого этажа входили прямо с улицы. В комнаты наверху можно было попасть через проходившую вдоль фасада балконную галерею, куда вели лестницы без навеса. Наверное, именно из-за этой галереи дом и казался Армстронгу похожим на мотель. Его квартира состояла, видимо, из двух-трех комнат.

Черный Сторивилл представлял собой район, за­строенный жалкими, преимущественно деревянными домишками. Школа была только одна, зато почти на каждом углу имелись дансинги, заведения с номерами, хонки-тонкс7, бакалейные лавки. Специальных культо­вых зданий там не строили, и церкви размещались внут­ри обычных домов. Знаменитый зал «Фанки-Батт», официально называвшийся «Юнион-Санз-холл», где выступал Чарлз «Бадди» Болден и другие пионеры джа­за, находился как раз в том квартале, где жил Армст­ронг. Другой зал, на сцене которого играл Болден, - «Одд Феллоуз» - был тоже рядом, на пересечении улиц Пердидо и Саус-Рэмпарт. В дансингах процветало та­кое хулиганство, что кое-где оркестры размещались на специальных балконах: когда между танцующими вспы­хивали побоища, оркестранты оставались в относитель­ной безопасности. Неподалеку от дома Армстронга на­ходились еще пять хонки-тонкс - «Спано», «Матранга», «Джо Сегретта», «Кид Браун» и «Понс», - где Луи учился джазу, Как и все другие заведения в этом рай­оне, хонки-тонкс и дансинги располагались в старых, заброшенных зданиях. Армстронг вспоминает, как он, обнаружив щели в стенах «Фанки-Батт», слушал музы­ку и смотрел, как танцуют проститутки. По словам Армстронга, в его квартале не было ни одного прилич­ного дома. Почти в каждом здании размещались хонки-тонкс, дансинги, бордели и другие заведения подоб­ного рода. Даже магазинов там было мало. Почти все свои покупки жители делали в расположенном поодаль, на улице Саус-Рэмпарт, торговом центре с его галанте­рейными, обувными и мебельными магазинами, лавка­ми одежды и поношенных товаров.

Сторивилл был таким же районом развлечений, как Сохо в Лондоне или Репербан в Гамбурге, более вуль­гарным и грязным, но предлагавшим такие же виды ус­луг. Его обитатели занимались исключительно тем, что обирали черных и белых рабочих, приходивших сюда сбросить усталость после утомительного трудового дня. Тяжелый, неблагодарный труд на пристани, хлопковых фабриках, сахарных плантациях и железных дорогах сделал этих людей грубыми и суровыми. Всюду они хо­дили с ножами и огнестрельным оружием, которое все­гда готовы были пустить в ход. В черный Сторивилл их приводило желание выпить, поиграть в азартные игры, купить дозу кокаина, потанцевать, переспать с женщи­ной и послушать музыку. Для жителей Сторивилла ско­рость и ловкость в опустошении карманов клиентов стали своего рода спортом, Здесь они шли на любое мо­шенничество. Это не означало, что сторивиллцы были неспособны на дружбу, любовь, преданность. Но биз­нес есть бизнес, и, когда он того требовал, подобные чувства отбрасывались в сторону.

Короче говоря. Сторивилл был невероятно грязным местом, с запущенными домами, где процветала пре­ступность, и где многие новоорлеанцы просто боялись появляться. Жители этого района находились на самом дне социальной пирамиды. Сами они, наверное, так не считали, но это ничего не меняло. У большинства из них не было никакого будущего, никакой надежды на лучшую жизнь. Впереди была только работа, бедность, болезни и смерть. Случались, конечно, и исключения. Некоторым, как, например, Уилли Армстронгу, благо­даря настойчивости удавалось выбиться в маленькие начальники, но такое бывало весьма редко. Поэтому местные обитатели руководствовались девизом «carpe diem»8, то есть живи, пока живется. Наверное, в тех ус­ловиях это была единственно разумная философия.

Луи Армстронг никогда не стыдился рассказывать о своем детстве, о котором у него сохранились самые луч­шие воспоминания, С большой теплотой он говорил о постоянно игравшей в Сторивилле музыке, о чувстве локтя, присущем его жителям, об ощущении своей при­надлежности к этому месту и к этим людям. Это был его дом - этим все сказано.

Маленькому Луи всегда недоставало настоящего отца. Зато в доме не было недостатка в тех. кого он сам называл «отчимами». Маленькая, коренастая, бойкая Мэйенн. видимо, пользовалась успехом у мужчин. За те двенадцать лет. что Луи прожил на улице Пердидо, в его доме побывало по меньшей мере шесть «отчимов». Они появлялись один за другим, чтобы через некоторое вре­мя исчезнуть, Некоторые из них относились к мальчику по-доброму, но чаше всего это были грубые парни, не­редко устраивавшие с Мэйенн настоящие потасовки, во время которых в ход шло все, вплоть до кирпичей и па­лок. Одним словом, большая часть детства и отрочества Луи прошла не только без отца, но и вообще без муж­ской опоры и защиты. Рядом с ним не было мужчины, к которому он мог бы обратиться за советом и помощью, которому он мог бы подражать в жизни. Мы еще пого­ворим о том, какой отпечаток наложило это на его ха­рактер.

Вскоре после переезда Луи к Мэйенн та получила работу прислуги в одной белой семье, проживавшей не­подалеку, на Кэнал-стрит. Армстронг помнил мать, ки­пятившую и стиравшую белье в жестяном баке, который стоял во дворе дома на топившейся углем жаровне. Если до этого Мэйенн и занималась сомнительным ре­меслом, то теперь она явно одумалась. Вскоре Луи на­чал посещать школу, расположенную совсем близко от лома, на улице Саус-Фрэнклин. Прямо напротив нахо­дилась другая его «школа» - зал «Фанки-Батт». В своих воспоминаниях Армстронг утверждает, что школой ру­ководила мадам Мартин. В сохранившихся же докумен­тах сказано, что директором школы был некий Артур П. Уильямс. Многие новоорлеанские музыканты сохрани­ли о мадам Мартин самые лучшие воспоминания. По всей вероятности, она была темнокожей креолкой. Один из ее детей, Генри Мартин, впоследствии стал уважае­мым в городе ударником. Мы не знаем, какие успехи делал Луи в школе, но читать, писать и считать он вы­учился. Позднее Армстронг рассказывал, что в детстве ему часто приходилось читать во дворе дома газеты не­грамотным соседям.

В те годы Луи носил голубую хлопчатобумажную куртку и такие же брюки, которые доставались ему от поклонников Мэйенн. Наверняка у него были и корот­кие штаны: в Новом Орлеане все подростки до совер­шеннолетия ходили в шортах. Вряд ли у Армстронга ко­гда-либо было одновременно больше трех или четырех предметов одежды. И зимой, и летом он бегал босиком и воспринимал как должное то, что на ногах его почти всегда красовались синяки и ссадины.

Основной пищей семьи были красные бобы, рис, суп из стручков бамии, тушеные рыбные головы. В од­ной из песенок о Новом Орлеане все зги блюда названы очаровательной местной кухней. Сам Армстронг на всю жизнь сохранил любовь к красным бобам и рису. Одна­ко эту кухню вовсе не стоит идеализировать. Суп вари­ли из тушеных плодов окры, добавляя к ним немного моллюсков. Местное рыбное блюдо - это самая что ни на есть дешевая похлебка. Ну, а бобы есть бобы, и рис - тоже всего лишь рис. Все это была типичная еда бедня­ков, и современники Армстронга так ее и воспринимали. Новоорлеанский трубач Ли Коллинз пишет по это­му поводу следующее: «Многие наши ребята стыдились признаться, что их воскресный обед состоял только из красных бобов и риса, поскольку это считалось едой са­мых бедных семей»9. Изредка Луи доставалось мясо, но не думаю, чтобы он часто пил молоко, и, уж конечно, ему не приходилось лакомиться пирожным, пирогом или домашним печеньем. Один из дружков Мэйенн по имени Том работал в отеле «Десето», находившемся на углу улиц Барон и Пердидо. Он постоянно приносил домой остатки чужих обедов - кусочки отбивных, ку­рицы, яйца, - из которых Мэйенн делала школьный завтрак. Луи он казался роскошным, и, став уже взрос­лым человеком, он продолжал вспоминать об этих ку­сочках как о невероятных деликатесах. Конечно, вечно недоедавшему ребенку они казались изысканным ку­шаньем. Не думаю, что Луи по-настоящему голодал, поскольку энергии у него было в избытке. Но диету его можно в лучшем случае назвать крайне скудной и одно­образной.

Мы не знаем, насколько регулярно Армстронг посе­щал школу. Ясно, однако, что массу времени он прово­дил на улице, предоставленный сам себе. Мэйенн днем часто уходила на работу, а по ночам развлекалась в хонки-тонкс. Время от времени у нее начинался роман с очередным дружком, и тогда она внезапно вообще ис­чезала на несколько дней. Часто Луи оставался один с Мамой Люси, заменяя ей и отца, и мать. К счастью для Армстронга, в том же квартале жил его дядя Исаак Майлз, вдовец с шестью детьми, старшей из которых, Саре, исполнилось уже двадцать лет. Майлз работал в порту грузчиком на пароходах. Это была тяжелая, плохо оплачиваемая работа, и семья постоянно с трудом сво­дила концы с концами. Тем не менее, каждый раз, когда Мэйенн уходила надолго из дома, он брал Луи и Маму Люси к себе. Это был удивительно отзывчивый, можно сказать, святой человек. Вот что вспоминает о нем Арм­стронг: «Дядя Исаак зарабатывал мало, да и работа у не­го была не всегда. Но все же ему обычно удавалось, и на­кормить всех детей, и одеть их в чистые рубашки. Семья жила в одной комнате, но все как-то там умещались. Дядя укладывал на кровать столько детишек, сколько она выдерживала, а остальные ложились прямо на пол. Боже, благослови дядю Исаака! Если бы не он, я не знаю, что мы с Мамой Люси делали бы каждый раз, ко­гда в Мэйенн вдруг просыпалось желание сбежать от нас, и она надолго исчезала из дому»10.

Невозможно даже представить, как многого был ли­шен Армстронг в детстве. Годы спустя его жена Люсилл рассказала исследователю джаза Нэту Хентоффу, как однажды вскоре после женитьбы ей и Луи пришлось встречать Рождество вне дома. Пока Армстронг играл в клубе, Люсилл купила маленькую рождественскую елоч­ку, фонарики и поставила все это в гостиничном номере.

«Лежа в постели, - вспоминает Люсилл, - Луи не отрываясь, смотрел на елку. У него были глаза как у ре­бенка, когда он видит что-то необыкновенное... Я ска­зала, что пора выключать лампочки. «Не надо, - по­просил меня Луи. - Пусть горят. Я хочу глядеть на них, ты знаешь, это моя первая в жизни елка». Я не могла даже представить, что дожив до сорока лет, Армстронг никогда не имел елки. Мне казалось, что к этому воз­расту у каждого человека была хотя бы одна рождест­венская елка. У меня сжалось сердце, когда я услышала его признание. На следующий день, 26 декабря, мы должны были выехать в Канзас-Сити. Рождество про­шло, и я хотела оставить елку в гостинице, но Луи по­просил меня: «Знаешь, давай не будем ее здесь остав­лять. Возьмем деревце с собой». Пришлось мне соби­рать елку в дорогу, и началось ее путешествие вместе с нами ночными поездами из города в город. На новом месте я каждый раз должна была сначала поставить елку, и только после этого Луи позволял мне распако­вывать чемоданы. С тех пор каждый год специально для него мы покупали елку. Армстронг не так часто бывал дома под Рождество, но, когда ему это удавалось, он ставил в комнате пушистое дерево вышиной до самого потолка. А эту нашу первую маленькую елочку мы вози­ли с собой до конца гастролей. Каждый вечер я наряжа­ла ее, а утром снова разбирала. Эту процедуру мне при­шлось проделать более десятка раз, в каждом отеле. Ко­гда в Нью-Йорке я разобрала елку в последний раз, Луи стал уговаривать меня послать ее по почте домой. Елка была не искусственная, а натуральная, живая, и мне стоило больших трудов убедить его - да-да, именно убедить - в том, что дерево все равно засохнет и осыплется»11.

В детстве Луи ни разу не отмечал своего дня рожде­ния. Он не знал таких радостей, как фейерверк в День независимости, ему никто не дарил велосипед, ролико­вые коньки или перчатку для бейсбола. Луи бывал сча­стлив, когда получал пару обыкновенных ботинок.

Как любой ребенок из бедной семьи, Армстронг очень рано стал считать своим долгом, делать все воз­можное, чтобы приносить в дом деньги. Ему приходи­лось не только работать, но и попрошайничать, воровать. Даже несколько пенни имели для семьи значение. Ведь на них можно было купить рыбные головы для супа. Зачастую эти пенни были единственными деньга­ми в доме, на которые он должен был накормить ужи­ном Маму Люси и себя. Армстронг начал торговать га­зетами, которыми с ним делился белый подросток по имени Чарлз. Видимо, он по-доброму относился к Луи. Позднее Армстронг признавал, что в детстве он зани­мался, кроме прочего, и воровством. Думается, он имел в виду то мелкое воровство, которым грешат многие дети гетто.

Самое важное событие в жизни Армстронга в те го­ды было связано с музыкой. Вместе с Болтоном, мальчи­ком по кличке «Счастливчик», впоследствии ставшим джазовым ударником, он организовал вокальный квар­тет. Из других вошедших в него ребят Луи запомнил Сиднея «Большой нос», «Маленького» Мэка и Джорд­жа Грея, позднее заменившего Болтона. Хотя главная цель участников квартета заключалась в том, чтобы не­много подработать, они, конечно, получали удовольст­вие от своего пения. Квартет просуществовал, по-види­мому, около двух лет. Если предположить, что ребята репетировали и выступали для публики не меньше двух-трех раз в неделю, то выходит, что Армстронг на­пел в общей сложности несколько сот часов. Это серь­езный курс тренировки слуха - сольфеджио, причем гораздо более продолжительный, чем тот, который по­лучают в наши дни инструменталисты в консерватории. Остается ответить на вопрос: какое влияние оказал по­лученный Армстронгом опыт на его природный талант? Можно ли считать пение в квартете решающим факто­ром, способствовавшим развитию у него чувства музы­ки, или, наоборот, его наследственное дарование было столь велико, что благодаря только ему одному он сразу же смог занять ведущее место в созданной им группе? Думаю, что вокальный опыт все же сыграл важную роль в развитии уже имевшихся у Армстронга музыкальных способностей.

Тогда же Луи получил некоторые первые из своих кличек. Прозвища дети любят давать повсюду. Особен­но распространены они были в Новом Орлеане, где кличка позволяла чувствовать себя полноправным чле­ном сообщества. За широкую ухмылку Армстронга про­звали «Dipper mouth», что означает «рот-ковш», и «Gate mouth» - «рот-ворота». Старшие же звали его «Little Louis» - «Маленький Луи». Кличку «Сэчмо» он полу­чил, когда стал уже взрослым музыкантом12.

Опыт, приобретенный Армстронгом во время вы­ступлений с квартетом, был, конечно, важен, но гораздо важнее для него тогда были деньги. Луи старался не упустить ни одной возможности, чтобы подработать. Выполнял мелкие поручения проституток, играл в кос­ти. Позже он утверждал, что был первоклассным игро­ком. «Иногда я приходил домой, - пишет Армстронг в своих воспоминаниях, - с карманами, полными монет самого разного достоинства. Там были центовики, мо­неты по пять, десять и даже двадцать пять центов. Их было достаточно, чтобы пойти в магазин»13. Почти всю жизнь он находил удовольствие в азартных играх. Уже став знаменитым, он любил ходить в Гарлем, чтобы сразиться там с местными уличными игроками. Правда, говорят, что он вовсе не был таким уж хорошим игро­ком, каким сам себя считал, и нередко крупно проиг­рывал.

Юношей он стал главным кормильцем семьи. По его словам, он время от времени покупал одежду для матери, а себя начал одевать сам с десяти лет. Луи гор­дился тем, что был настоящим мужчиной в доме, что оказывал семье значительную помощь. И все же ноша, которую он взвалил на себя, была непосильной для пар­нишки его возраста. В большинстве семей в те времена детям полагалось приносить что-то в дом. Но требова­ния, которые предъявляла к Армстронгу сама жизнь, были чрезмерно велики, и его вклад в семейный бюд­жет играл слишком важную роль для ее существования. Случались дни, когда, не будь Луи, Маме Люси и лаже самой Мэйенн пришлось бы ложиться спать голодными.

Однако, несмотря на всю нищету и убогость Сторивилла, жизнь там была вовсе не такой ужасной, как это может показаться. Удобным и недорогим транспортом легко было добраться до реки или до озера, до парка Джонсона или Линкольна. Но самое главное, повсюду, на каждом шагу звучала музыка. Особенно много ее было в черном Сторивилле. Именно он стал плодород­ной почвой, на которой зародился джаз. Армстронг ут­верждал, что слышал игру легендарного «Бадди» Болдена, выступавшего в «Фанки-Батт-холле». Не исключено, что так оно и было, поскольку знаменитый зал нахо­дился поблизости. Кроме того, в те времена существо­вал обычай, по которому за полчаса до начала ганцев оркестр выходил на тротуар перед залом и начинал иг­рать, завлекая публику. (В 1906 году у Болдена нача­лось умственное расстройство, и через год он слег в больницу. Кстати, если Армстронг действительно слы­шал «Бадди» Болдена, то это еще одно подтверждение тому, что он родился не в 1900 году, а несколько рань­ше.) В округе были и другие дансинги, но больше всего музыки исполнялось в барах. Правда, не в каждом, по­скольку владельцы некоторых из них считали, что тан­цующие клиенты пьют меньше, чем те, кто все внима­ние уделяет только напиткам. Как правило, в барах вы­ступали небольшие по численности группы: трио или пианист с духовиком, а то и просто один гитарист. Хотя репертуар был самым пестрым, чаще всего играли мед­ленные, берущие за душу блюзы, под которые прости­тутки, соблазняя клиентов, исполняли эротический та­нец дрэг. В городе звучала и духовная музыка, но Арм­стронг так редко посещал церковь, что она не могла оказать на него заметного влияния. И, наконец, не за­будем о знаменитых новоорлеанских уличных оркест­рах, состоявших из восьми, десяти, а то и четырнадцати музыкантов, игру которых Луи мог слушать ежедневно. Для подраставших в новоорлеанском гетто негри­тянских юношей единственными героями, достойными подражания, были музыканты и энергичные, пробив­ные личности, умеющие обделывать темные дела. Для них весь мир заключался в округе радиусом пять миль. Они не знали ни радио, ни телевидения. Время от вре­мени Армстронг читал газеты, которые продавал на улицах, и поэтому имел хотя бы приблизительное пред­ставление о том, что происходит в мире. Но это были местные, бульварные издания, не публиковавшие ника­ких материалов о жизни негритянского населения, за исключением уголовной хроники, сообщавшей о пре­ступлениях, совершенных неграми против белых. Го­раздо больше узнавал Луи из рассказов моряков, желез­нодорожников, приезжих коммивояжеров. Он слышат о Джеке Джонсоне, знаменитом боксере-негре, завое­вавшем звание чемпиона мира в тот год, когда Луи ис­полнилось двенадцать лет. В целом же в то время мало кому из негритянских атлетов удавалось добиться из­вестности. Скорее всего он ничего не знал о существо­вании тогда еще небольшого числа негров, имевших ста­тус звезды шоу-бизнеса. Вряд ли Армстронг мог даже предположить, что уже появились негры - врачи, юри­сты, профессора колледжей. Единственными героями, с которых он мог брать пример, были сводники и музы­канты.

Итак, можно сказать, что ранние годы Армстронга были суровыми, но вовсе не беспросветными. Мальчик рос без отца, но зато имел сердечную, любящую мать. Его окружали грубые, испорченные жизнью и обстоя­тельствами люди, но у них было развито чувство локтя, они считали его своим «Маленьким Луи», и, когда он попадал в беду, они его выручали. Рядом с Армстрон­гом не оказалось человека, который бы распознал его огромный музыкальный дар и помог бы проявиться его таланту. С другой стороны, он жил в городе, где, каза­лось, сам воздух был пропитан музыкой. Луи так и не получил настоящего образования, зато к зрелому воз­расту он уже прекрасно знал жизнь, в том числе ее са­мые неприглядные стороны.

Наиболее глубокое влияние на формирование лич­ности Армстронга в детские годы оказали два обстоя­тельства. Во-первых, это то, что он был лишен почти всего, что имеет ребенок, растущий в нормальной об­становке. Он родился негром, поэтому все двери были для него закрыты. Не имея отца, он не мог рассчитывать на помощь и поддержку, которую другие дети вос­принимали как нечто само собой разумеющееся. Ли­шенный каких-либо средств к существованию, он не знал тех радостей и удобств, которые были у его сверст­ников. Отсутствие в детстве самого необходимого поме­шало развитию в нем стремления к самоутверждению. Всю жизнь ему мешало неумение пробивать себе дорогу в жизни, не склоняться перед авторитетами, что, в ко­нечном счете, влияло на его способность бороться за ме­сто под солнцем. Его застенчивость была составной ча­стью того сложного комплекса черт характера, который называют «неуверенность в себе», «заниженный уро­вень самооценки», «невысокое представление о самом себе». Вспоминая о том времени, когда ему было лет 12-13, Армстронг в своей книге «Сэчмо» пишет:

«У мадам Мартин были три очаровательные дочери со светлой кожей креольского типа. Их звали Орлиниа, Алиса и Вильгельмина. Две старшие были уже замужем. Я же влюбился в младшую... Она была такой доброй, милой девушкой. Ее всегда окружала масса поклонни­ков. Я же, страдая комплексом неполноценности, чув­ствовал, что недостаточно хорош для нее»14.

Отсутствие уверенности в себе, в своих силах сопут­ствовало Армстронгу всю жизнь. Даже став одной из са­мых знаменитых звезд эстрады своего времени, Армст­ронг по привычке обращался за советами по вопросам, которые он мог прекрасно решить самостоятельно. Контрабасист Милт Хинтон, любимец публики и один из немногих джазистов, интересовавшихся историей музыки, рассказывал следующее:

«Поскольку Луи был, можно сказать, сиротой, он не мог получить такого образования, как «Барни» [Бигард - Авт.] и Затти [Синглтон - Авт.]. Одно время мы с «Барни» играли в оркестре Армстронга, и я пом­ню, что, когда кто-то подходил к нему и говорил «я ду­маю, это надо делать вот так», Луи, как правило, сначала выжидательно смотрел на Бигарда, чтобы выяснить его мнение на этот счет. Если Армстронг видел, что «Барни» против, он обычно отвечал: «Нет, мы не будем так делать». По-моему, с такой же оглядкой он вел себя и по отношению к Затти»15.

При таком характере неудивительно, что Армстронг на самых ответственных этапах его карьеры позволял другим, часто малосведущим в музыке, людям прини­мать за него решения. Слишком часто он дрейфовал, направляемый другими людьми, многие из которых ру­ководствовались своими личными интересами, вместо того чтобы, взяв весло, грести к собственному берегу. В чем же причина такой нерешительности Армстронга, его неуверенности в себе? Современная наука распола­гает убедительными данными, свидетельствующими о том, что у детей, воспитывающихся без отца, развивает­ся комплекс неполноценности. Им постоянно кажется, что они хуже других и не имеют права требовать чего-то для себя. Именно таким и был Армстронг - застенчи­вым, вечно сомневающимся. Несмотря на свою жизне­радостность, умение нравиться окружающим, он часто чувствовал себя среди них неловко. Есть люди, которые считают, что обязаны опекать несчастных бездомных животных. Таков был и Армстронг, с той лишь разни­цей, что этими животными оказались члены его семьи. Говоря об этом синдроме, характеризующем психику Армстронга, трудно отделить причину от следствия. С одной стороны, гипертрофированное чувство долга было развито в нем оттого, что в детстве ему приходи­лось выполнять обязанности, превышавшие его воз­можности. С другой - нельзя исключить предположе­ние, что он добровольно брал на себя эти обязанности, дабы поднять себя в собственных глазах, преодолеть чувство неполноценности, вызванное бегством отца и легкомыслием матери. Как бы то ни было, эта черта характера стала неотъемлемой частью его личности. Всю жизнь он испытывал потребность делать что-то за дру­гих.

Когда в 1930-х годах Армстронг стал хорошо зараба­тывать, он начал раздавать деньги без счета направо и налево. Дело дошло до того, что после каждого выступ­ления у дверей его уборной выстраивалась целая оче­редь старых музыкантов, случайных знакомых, просто людей, желавших быстро и легко решить свои денежные проблемы. В иные вечера его менеджеры должны были давать ему на эту благотворительность сотни долларов, а всего были розданы, наверное, сотни тысяч. «Барни» Бигард вспоминает, как однажды в 1950-х годах тром­бонист «Дикки» Уэллс сказал своему приятелю: «Подо­жди, сейчас я покажу тебе, как надо добывать деньги». Он подошел к Армстронгу, рассказал ему душещипа­тельную историю и вернулся с двадцатью пятью долла­рами16. Когда материальные возможности Армстронга увеличились еще больше, он начал забрасывать своих менеджеров телеграммами с указанием купить тому или другому знакомому автомобиль. Тем, как правило, удавалось избежать этих ненужных расходов, но иногда Армстронг приходил в ярость от их нежелания считать­ся с его распоряжениями и категорически требовал, чтобы подарок был вручен. Как вспоминает «Барни», некоторые бывшие музыканты считали Армстронга не­умным, даже дураком, но его это никогда не обижало. «Пусть они думают, будто я делаю глупости, - говорил он мне. - Ну почему я не могу дать бедным людям не­много денег?»17

Дураком Армстронг никогда не был. Просто он по­стоянно ощущал себя обязанным заботиться о тех, кто в чем-то нуждался. Это чувство зародилось в нем еще в детстве, когда ему приходилось играть роль отца для Мамы Люси, Мэйенн и даже для самого себя.

Наконец, было еще одно обстоятельство, оставив­шее неизгладимый след в личности Армстронга. С ран­него детства его окружала страшная нищета и жестокое насилие. Еще не достигнув зрелого возраста, он стал свидетелем таких страстей, с которыми большинство из нас не встречается за всю жизнь. Обычно детей стре­мятся оградить от всего, что связано с сексом. В черном Сторивилле он ни для кого не был тайной. Нередко Армстронг видел убитых, плавающих в луже собствен­ной крови посредине грязных улиц. На его глазах про­ститутки соблазняли своих клиентов, а их самих изби­вали сутенеры. На каждом шагу он сталкивался с обма­ном и воровством. Его постоянно окружали искалечен­ные наркотиками, алкоголем и болезнями люди. В зре­лые годы Армстронг часто идеализировал свою моло­дость. Сентиментальное отношение к ней временами звучало и в его музыке. Но это не мешало ему видеть мир таким, каким он был на самом деле, и вести себя соответственно.

В молодые годы Армстронга легко было обмануть. Пользуясь его неопытностью, провинциальной наивно­стью, необразованностью, менеджеры часто обводили Луи вокруг пальца. Но с годами он стал искушенным, умудренным богатым жизненным опытом человеком. Армстронг так и не научился разбираться в политике, плохо ориентировался в деловых и юридических вопро­сах, не понимал, в чьих руках реальная власть и благода­ря чему ею обладают, но людей он распознавал прекрас­но и не питал но отношению к ним никаких иллюзий.

В детстве Армстронга окружали люди, привыкшие выражать свои чувства самым непосредственным обра­зом. И дело не только в том, что жители негритянского гетто были более экспансивны и эмоциональны, чем, скажем, темнокожие креолы, но и в том, что свой хлеб насущный им приходилось добывать удовлетворением похоти и других страстей клиентов Сторивилла. Но удо­вольствие одних оборачивалось слезами других. Там швырялись деньгами, но щедрости сопутствовала алч­ность. Сторивилл требовал от каждого артиста чувствовать настроение публики и мгновенно реагировать на него. У музыкантов это развивало способность к им­провизации, которая стала основой их исполнитель­ской манеры. Все великие джазмены, в том числе Арм­стронг, Беше, Эллингтон, неоднократно говорили, что прошлое - какие-то мимолетные впечатления детства, воспоминания - помогает им импровизировать. «Дюк» Эллингтон особо подчеркивал, что «для музыканта па­мять о пережитом в прошлом крайне важна. Это могут быть воспоминания о том, как в жаркую ночь собрав­шиеся во дворе пожилые люди поют при свете луны, или о чьих-то словах, сказанных много лет назад...»18

Воспоминания порождают чувства, которые в свою очередь влияют на музыку или даже непосредственно в ней воплощаются. У Армстронга была сильно развита память на чувства. Они легко всплывали из глубин его прошлого, и когда-то пережитое вновь вставало перед ним во всех подробностях. Не многие из нас обладают этим даром, и тем дороже он ценится. Не только музы­ка, но и сама личность Армстронга очаровывала публи­ку. Он никогда не скрывал своих подлинных чувств, раскрывая самые глубокие уголки души. О нем можно сказать, что он жил с душой нараспашку.

Безусловно, в характере Армстронга уживалось мно­го противоречивого. Даже когда он стал уже знаменит, его продолжали считать «робким» человеком. И дейст­вительно он был скромен, старался никого не обидеть. Но когда этот робкий, скромный человек выходил на эстраду и начинал хорус за хорусом исполнять страст­ную, как ракета рвущуюся в небо мелодию, он обретал такую уверенность, что многотысячная аудитория пере­ставала замечать остальных музыкантов и для нее суще­ствовал только он. Армстронг обладал одной интерес­ной особенностью, о которой позже мы еще будем го­ворить: несмотря на свою застенчивость, он всегда, в конце концов добивался того, чего хотел. Так, ему уда­валось накормить себя и Маму Люси. Он сумел завести дружбу с уличными вожаками, и те помогали ему, когда он нуждался в их помощи. Конечно, постоянные лише­ния, которые испытал Армстронг в детстве, не могли пройти бесследно, но ущерб, нанесенный ими его пси­хике, оказался сравнительно небольшим.

С детства он обладал неистощимым запасом жизне­любия - дар, который ценится столь высоко, что его воспевают поэты. Условия, в которых прошли юные годы Луи, могли бы сломить самых сильных мужчин и женщин. Армстронг выстоял. В детстве почти все было против него, и чудо уже то, что он вообще выжил.

Многие считали Армстронга слишком уж простым и наивным, поскольку он никогда не делал тайны из сво­их чувств и открыто говорил о таких вещах, о которых обычно предпочитают умалчивать. А между тем все дело просто в том, что Луи рос среди людей, для кото­рых открытое проявление эмоций было совершенно нормальным состоянием. Жители Пердидо-стрит не скрывали свою радость, ревность, похоть или алчность. Таким же был и Армстронг.

Он был непосредственным, но вовсе не примитив­ным. Армстронг умел добиваться своей цели, умел по­беждать. Среди парней Сторивилла у него была репута­ция «ловкого малого». В конечном счете, он всегда нахо­дил выход из положения. И научила его этому жизнь в среде, где на каждом шагу необходимо проявлять энер­гию и напористость, умение ловчить.

1 Armstrong L. Satchmo, p 25.
2 «Harper's», Nov. 1967. p. 66.
3 Armstrong L. Ibid.
4 4 июля - День независимости Соединенных Штатов, официальный государственный праздник. - Прим. перев.
5 Armstrong L. Satchmo, p 7.
6 Meryman R. Louis Armstrong. New York, 1971, p. 7
7 Xонки-тонкс - бары, в которых помимо напитков «угоща­ли» музыкой. - Прим. перев.
8 «Лови мгновенье» (лат.).
9 Collins L. Oh, Didn't He Ramble. Urbana, 1974, p. 9
10 Armstrong L. Satchmo, p 17.
11 Liner notes, Louis Armstrong, Radio Corporation of America Victor VPM 6044.
12 «Сэчмо» происходит от искаженного английского слова «Satchelmouth», что означает «рот, похожий на сумку». - Прим. перев.
13 Armstrong L. Satchmo, p 22.
14 Armstrong L. Satchmo, p 27.
15 Из стенограмм интервью, собранных Институтом по изучению джаза при Ратгерском университете. В дальнейшем ссылки на данный источник будут даны как «Материалы Института джаза».
16 Материалы Института джаза.
17 Там же.
18 «New Yorker», July 8, 1944.

TPL_BACKTOTOP